Млечный Путь
Сверхновый литературный журнал


    Главная

    Архив

    Авторы

    Приложения

    Редакция

    Кабинет

    Стратегия

    Правила

    Уголек

    Конкурсы

    FAQ

    ЖЖ

    Рассылка

    Озон

    Приятели

    Каталог

    Контакты

Рейтинг@Mail.ru



  строительство саун






 

Юрий  Моор-Мурадов

На ПМЖ у Высоцкого

    Эта статья послужила основой бесед о Владимире Семеновиче Высоцком на Первом русскоязычном израильском радио и на русскоязычном телеканале «Израиль+» по случаю 70-летия ВВ.
    
     Хотел бы оговориться с самого начала – в этот выделенный нам час мы не будет говорить ни о личной жизни Владимира Семеновича, ни о водке, ни о наркотиках, ни об обстоятельствах его смерти. Даже о его любви к французской кинозвезде не будем. Мы поговорим о том, о чем почти не говорят - о его искусстве, а именно – об искусстве поэта. Может, кому-то это покажется скучноватым, но давайте рискнем. Можно посвятить передачу его актерской карьере – но лучше сделать это в другой раз и с кем-то другим.
     Итак, Высоцкий – поэт.
     Когда-то это словосочетание воспринималось как некий нонсенс, казалось очень странным, в лучшем случае - спорным. Я впервые произнес слова «поэт Владимир Высоцкий» году в 1970-м, когда юношей впервые открыл его для себя и сразу почувствовал, что это большой поэт. На меня тогда посмотрели с удивлением. Ну, говорили мне, поет под гитару, но – поэт? Поэт – это Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Ахмадуллина. А Высоцкий?
     Мне было трудно переубедить их, люди мыслят в основном стереотипами. Не член Союза писателей, в магазинах нет его книг, да и тексты свои он не читает со сцены, а поет, бренча при этом на простой гитаре. До самой смерти не решались называть его поэтом. Да и после… Белла Ахмадулина написала над его свежей могилой стихи – и акцент сделала на сыгранных им в театре ролях. Вознесенский назвал его поэтом, но снисходительно-великодушно: «меньший брат».
     Высоцкий же был старшим - по таланту, по значению, по влиянию на умы и сердца, а не по возрасту - братом поэтов 60-х – 70-х годов.
     Высоцкий - поэт без каких-либо скидок, без снисхождения, об этом свидетельствуют написанные им тексты. Глубокий литературоведческий анализ не оставляет сомнений в том, что перед нами – поэт в полном смысле этого слова. Каждая строка в любой его песне кричит: «Я написана поэтом, большим поэтом». Меня поразили слова уже первой его песни, которую я услышал. Это была десятая магнитофонная копия, сквозь треск и шум слова я различал с трудом:
    
     «Говорили они про охоту,
     над угольями тушу вертя:
     «Стосковались мы, видно, по фронту,
     по атакам, да и по смертям».
    
     Это было резким вызовом официальной поэзии тех лет. Тогда Госпремии давали за строку «Хотят ли русские войны?» Эта строка помогала скрывать истинную политику Советского Союза, которая навязала миру гонку вооружений.
     В поэзии Высоцкого не только новый взгляд на мир, это еще и новые, до него запретные темы, раскрывал он их новыми образными системами.
     И поэтическое мастерство Высоцкого можно весьма объективно оценить, измерить. Рифмы, ритмы, образный строй, эпитеты – во всем рука профессионала. Вот четыре строки из песни «Тот, который не стрелял». В приговоренного солдата направлены ружья ребят из его же взвода:
    
     Рука упала в пропасть
     С дурацким криком «Пли!»
     И залп мне выдал пропуск
     В ту сторону земли.
     («Тот, который не стрелял»)
    
     Здесь поэзия – все, от начала и до конца. Мастерские, богатые, незатертые рифмы: «пропасть-пропуск», «пли-земли». «Пли» у нас было и бодрым, и резким, и громким, и тихим. Но только приговоренный вдруг поймет, какое же это все-таки дурацкое слово. И образ: залп, выдающий пропуск. Так скажет не кабинетный рифмоплет, это мир солдата на войне.
    
     Особое мастерство демонстрирует поэт, насыщая свои стансы рифмами:
    
     Я ж не ихнего замеса,
     я сбегу.
     Я ж на ихнем ни бельмеса,
     ни гу-гу.
    
     В песне «Как призывный набат» особое художественное воздействие достигается редкой в русской поэзии тех лет составной дактилической рифмой:
    
     Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги,
     Значит, скоро и нам - уходить и прощаться без слов.
     По нехоженным тропам протопали лошади, лошади,
     Неизвестно, к какому концу унося седоков.
    
     Значит, время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!
     И в погоню за ним мы летим, убегающим, вслед.
     Только вот, в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
     На скаку не заметив, что рядом товарищей нет.
    
     И еще будем долго огни принимать за пожары мы,
     Будет долго казаться зловещим нам скрип сапогов.
     Про войну будут детские игры с названьями старыми,
     И людей будем долго делить на своих и врагов.
    
     Но когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
     И когда наши кони устанут под нами скакать,
     И когда наши девушки сменят шинели на платьица,
     Не забыть бы тогда, не простить бы и не прозевать!
    
     Поэт Лев Озеров опубликовал в середине 1970-х в «Вопросах литературы» статью «Ода эпитету». Там он писал: «Покажи мне свой эпитет, и я скажу, какой ты поэт». У Высоцкого эпитеты – по-настоящему поэтические, неожидаемые определения, а не затертые, кочующие из одних стихов в другие скучные, блеклые прилагательные. В «Утренней гимнастике» бег на месте – общепримиряющий. А «навязчивый сервис» на Канатчиковой даче из песни «Жертва телевидения»?
     Высоцкий обновил поэтическую лексику, умело используя просторечия, профессионализмы, городской жаргон. Даже мертвые канцеляризмы играют у него новыми красками, оживают в его волшебной строке. (В «Братских могилах»: «Здесь нет ни одной персональной судьбы…»)
     Высоцкий учит вглядываться в корень слова, возвращаться к истокам родной речи. Услышишь:
    
     «В ресторане по стенкам висят тут и там
     «Три медведя», расстрелянный витязь…
     (Случай в ресторане)
    
     и сначала вздрогнешь от неожиданности. Картина на древний сюжет – и это современное нам слово. А потом сообразишь: ведь витязь действительно расстрелянный – у него в груди стрела.
     Как можно описать стрельбу? Стреляют, пялят - все это уже было, слабо, жидковато для настоящей поэзии. У ВВ в «Охоте на волков»:
    
     «Из-за ели хлопочут двустволки».
    
     Как истинный поэт Высоцкий постоянно играет словами, переиначивает их, заставляет звучать по-новому, сам придумывает новые слова. Я уже не помню, кто преподавал в Литинституте на поэтических семинарах, но именно его должны были приглашать для занятий с начинающими поэтами. Вот человек, у которого должны были учиться поэтическому мастерству мои сокурсники-стихоплеты.
     А какой широкий спектр тем, эпох, слоев общества отражен в его поэзии!
     Его выражения вошли в народ, все знали фразы из его песен, они разошлись, как строки из произведений Грибоедова, Пушкина, Крылова. «Небось картошку все мы уважаем, Когда с сальцой ее помять»; «Ушли года, как люди в черном списке» и так далее.
    
     Помните, знаменитое заявление ранней эпохи перестройки: «В СССР секса нет?» Высоцкий лет за двадцать до того телемоста пропел:
     «Там шпионки с крепким телом,
     ты их в дверь - они в окно.
     Говори, что с этим делом
     мы покончили давно».
    
     Его песни-стихи наполнены глубоким смыслом. Не было ни одного послевоенного фильма о солдатах-победителях, который сравнился бы по силе художественного воздействия с небольшой песней «Случай в ресторане», с трагической строкой – «никогда ты не будешь майором». Думается, с полным правом одну из своих статей о Высоцком, напечатанную в Союзе уже после его смерти, я назвал: «Чувствилище своей страны».
    
     Воистину шекспировская трагедия в песне «Тот, который не стрелял». Один из расстрельного взвода не стрелял, герой остался жив, но того, кто спас ему жизнь, пристрелил немецкий снайпер.
    
     Одни поэты черпают образы в легендах и мифах, другие воодушевляются классической литературой. Высоцкий умел все это и еще сверх того, он черпал образы в реалиях быта. Но максимально приближаясь к натуре, он не переходит тончайшей грани, отделяющей настоящее высокое искусство от натурализма. Таким мастером еще был в те годы, пожалуй, только Василий Шукшин.
    
     Один ученый-литературовед в тех же 70-х годах заявил мне, что поэзия Высоцкого слабеет на бумаге, без его голоса. «Его песни впечатляют, а напечатанные как стихи – нет». Так говорят и пишут те, кто не совсем разбирается в поэзии. «Без пения его тексты бледные». А зачем их не петь?
     Я понимаю этих «критиков»: обаяние личности Высоцкого, сила его завораживающего голоса столь велики, что когда видишь строки напечатанными, в первую минуту не воспринимаешь их. Но вменять это Высоцкому в вину? Все равно, что цветной фильм, где краски являются слагаемыми образной структуры, упрекнуть в том, что на черно-белом экране он уже не столь впечатляет. Цвет использован как дополнительная слагаемая поэтичности. Рядовой обыватель, читая пьесу, даже самую талантливую, не увидит, не почувствует того, что он же почувствует, когда будет смотреть спектакль. Для него это какой-то блеклый невыразительный текст. От этого художественная ценность пьесы нисколько не уменьшается. В ней спрятано то, что увидит в тексте только режиссер, и потом обязательно почувствует зритель в театре, на спектакле. Требовать от драматурга, чтобы его пьесы были интересны еще и при чтении – это излишне. Это разные жанры. И напротив: рукопись, которая является хорошим чтивом, не всегда станет пьесой. Приведу аналогию: простой человек в отрезе ткани увидит просто тряпку, и только хороший портной увидит в нем будущий наряд.
     Но повторяю: и написанные на бумаге, и выведенные на экран компьютера строки Высоцкого – настоящая поэзия.
     Поверхностному взгляду на творчество Высоцкого способствовало распространенное заблуждение, будто бы сочинения, предназначенные для песенного исполнения – какой-то облегченный вариант поэзии. Не может человек, дескать, писать настоящие стихи, вот и пробавляется песнями. На самом же деле все как раз наоборот.
     Если любая настоящая песня может быть стихотворением, то далеко не каждое стихотворение может стать песней. Не отказываясь ни от одного из художественных достижений поэзии, песня выдвигает дополнительные условия.
     Я сказал бы, что не песня – суррогат поэзии, а написанные на бумаге стихи – суррогат настоящей поэзии, которая от рождения должна была звучать, поэтому она, поэзия, пользуется звучащими средствами художественного воздействия: рифма, аллитерации, ассонансы. Смотрите, как все это играет у Высоцкого:
     «Без умолку безумная девица
     кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах».
     «По нехоженным тропам протопали лошади»
    
     Много было споров: к какому жанру отнести творчество Высоцкого? Я не говорю уже о таких ярлыках, как «хулиганские» песни, блатные, туристские. Самым лестным считалось сказать, что это - городской романс. Словосочетание нелепейшее. Что, есть негородской романс? Деревенский?
     В 70-х годах было много тех, кто вполне искренне заблуждался, считая песни Высоцкого второсортными, суррогатом настоящей поэзии.
     «Кабацкие песни», - бросали они пренебрежительно. Никогда не мог понять – что в них кабацкого? Кабаком называют ресторан. Где, в каком ресторане для подвыпивших, жующих посетителей пели песни Высоцкого? Слушали его иначе. Несколько человек собирались у старенького магнитофона и сидели, стараясь не упустить ни одного слова – сквозь треск и шум третьей, пятой копии. Но чаще всего слушали в одиночку.
     Истоки песен Высоцкого – не в кабацких напевах, пошли они не от воровских куплетов. Это не блатная песня, не романсы, это – фрондерские бунтарские стихи. За плечами у Высоцкого – прочная литературная традиция, несколько нами подзабытая. Его предшественником можно назвать Беранже, песни которого попортили немало крови французским властям в 18 веке. Его стихи выросли из многих шутливых и нешутливых строк Пушкина, Гейне, Баркова. Предшественник поэзии Высоцкого - сатирическое стихотворение «Сон Попова» Алексея Константиновича Толстого (одного из создателей Козьмы Пруткова). Не поленитесь, отыщите «Сон…» в сборнике поэта – и поразитесь тому, как перекликается он со многими вещами нашего современника. В нем обыватель Попов попадает в лапы к спецслужбам своего времени, его обвиняют в попытке подрыва устоев великой российской империи, поскольку он явился на бал без штанов. Стихотворение сейчас мало кто знает, но в свое время оно наделало много шума. Все поняли, что это – вызов властям. Лев Толстой, прочтя эту балладу своего дальнего родственника, заметил: вот же, мол, может он писать настоящее, зачем ему все эти Иоанны Дамаскины и прочие ветхие старцы?
    
     Песни Высоцкого – это не только протест, бунт, иначе сразу после падения СССР они бы устарели. В его песнях есть и тонкая лирика, и истинные чувства, и философия, есть краски, страсть, раздумья.
    
     А потом на карьере ли, в топи ли,
     Наглотавшись слезы и сырца,
     Ближе к сердцу кололи мы профили
     Так, чтоб слышал, как рвутся сердца.
    
     («Банька»)
    
     Можно написать трактат о юморе его песен -
     неподцензурном, не вымученном, блистательном, тонком, изящном. ("Письмо рабочих тамбовского завода китайским руководителям", «Товариши ученые…», «Инструкция перед поездкой за границу», «Письмо с Канатчиковой дачи», «Честь шахматной короны», «Жертва телевидения», песня про тау-кита и многое-многое другое. Хватит копаться в личной жизни поэта – возьмитесь и напишите такой труд, он будет блистательным, интересным, полезным).
    
     Почему его песни называли блатными? Некоторые герои у Владимира Семеновича – уголовники, зека. Но не назовем же натуралистской или зоологической поэму, если повествование ведется от имени коня или волка; не назовем технической, если «поет» як-истребитель. Это художественные приемы; непривычные – но в этом и была сила Высоцкого как поэта.
     Неважно, кто говорит в его песнях – конь, волк, самолет, спортсмен, солдат - просто поэту нужно облечь героев в те или иные маски, чтобы выстроить систему художественных образов, и чем необычнее, непривычнее – тем больше простора для полета фантазии.
     В Песне о шхуне, севшей на мель:
    
     И ушли корабли, мои братья, мой флот,
     Кто чувствительней, брызги сглотнули.
     Без меня продолжался великий поход,
     На меня ж парусами махнули.
    
     «На меня ж парусами махнули» - вместо затасканной идиомы «махнули руками». И дальше:
    
     Мои мачты, как дряблые руки,
     Паруса, словно груди старухи.
    
     Вздует мне паруса, словно жилы на лбу!
    
     Высоцкий, вопреки тому, что на первый взгляд он воспринимается как нечто совершенно из ряда вон выходящее, прямой продолжатель традиций поэтов. Кочующие в веках образы находят свое предложение именно в его поэзии. У Пушкина в «Моцарте и Сальери» («Маленькие трагедии») есть таинственный «черный человек». Потом та же тема встречается у Есенина: «Мой черный человек». У Высоцкого, как и полагается для поэта, стоящего на плечах у предыдущих гениев, эта тема получила дальнейшее развитие, обрела ироническую окраску: «Мой черный человек в костюме сером».
    
     Есть в мировой литературе традиция стихотворения-завещания, нерукотворный памятник.
     (Экзеги монументум). Все мы наизусть знаем «Памятник» Пушкина. Маяковский писал: «Мне памятник при жизни полагается по чину – заложил бы динамиту – ну-ка – дрызнь». Есть такой памятник и у Высоцкого.
    
     Высоцкий единственный в России мог осмелиться на диалог на равных с Пушкиным. «Песня о вещем Олеге» - одна из лучших у него. Я дальше пойду: Высоцкий бросает вызов гениальному предшественнику. И, на мой сугубо субъективный взгляд – одерживает победу. Хотите поспорить? В чем пафос стихотворения Пушкина? «Волхвы не боятся могучих владык». А в чем пафос песни Высоцкого? «Волхвы то и сказали всего и того, что примет он смерть от коня своего». ВВ рисует ужасную картину всевластия тирана. Пушкину такая тирания и не снилась, когда правитель убивает миллионы ни в чем не повинных; при АСП страной правил царь-батюшка. И поэтому его поэзия не могла подняться до таких высот трагизма. Совершенно справедливо сказал о Высоцком Вознесенский: «Какое время на дворе – таков мессия».
    
     Посмотрите Высоцкого в роли Дон Жуана в «Маленьких трагедиях» – осязаемо чувствуешь, что Высоцкий как личность выше текстов Пушкина. Это редкое явление, когда поэт вынужден играть в качестве актера в пьесе другого поэта. Такие вот перекосы реальности могли быть только в СССР.
    
     О голосе Высоцкого. Одну из своих статей о Высоцком, опубликованной еще в Союзе, я предварил эпиграфом из «Пира во время чумы» того же Пушкина. Там герой собирается петь балладу и говорит: «Охрипший голос мой приличен песне».
     Один мой товарищ, видимо, с тонким музыкальным слухом, утверждает, что в песнях Высоцкого музыка не оригинальная, не высокохудожественная. Что сказать? Песни Высоцкого - это такой жанр, в котором музыка играет не главную роль, а вспомогательную. И ей простительно, не зазорно, быть неидеальной, вспомогательной, вторичной. Лев Толстой говорил: народ слушает и поет песни ради слов, не ради музыки.
     И еще одна особенность песен Высоцкого: он почти никогда не повторяет строки, как обычно делают в припевах. Иногда этот неожиданный обрыв оставляет ощущение неожиданного завершения, но эта же отличительная черта создает небывалый ритм, за короткий промежуток времени ты получаешь огромную информацию. ВВ вообще поет очень быстро. Бешенная скорость. Любопытно, подсчитал ли кто-нибудь, сколько слов в минуту он успевает произнести?
    
     Евтушенко как-то написал: «Есенин строчкой не соврал» - и соврал. Евтушенко соврал, поскольку мы знаем, что Есенин соврал: он по непониманию поддержал большевистский переворот, мы-то с вами теперь знаем, какой трагедией обернулась та революция. Его выступления в Европе, его аресты там, как подстрекателя. Призывы к всемирной революции. А его строки, талантливые, и потому еще более опасные: «Небо – колокол, месяц – язык, мать моя – Родина, я – большевик».
     Высоцкий – вот поэт, который строчкой не соврал. Он выше, трагичнее, ближе к народу. Я был на Ваганьковом кладбище вскоре после смерти Высоцкого. Его свежая могила у самого входа была завалена цветами. Могила Есенина чуть дальше в глубине, и там были свежие цветы. Какая-то старушка мне сказала: каждое утро берут букеты у могилы Высоцкого и относят к Есенину – чтобы не было неловко: как же, могила хрестоматийного поэта стоит сиротливая.
    
     Вознесенский, Евтушенко, Ахмадуллина, лучшие поэты - современники Высоцкого, конечно, прекрасно понимали, что рядом с ними работает гений. После смерти они и называли его поэтом в свои стихах-некрологах. А я эти рифмованные некрологи считаю ханжескими. Поздно они заговорили о его гениальности. Они при жизни могли бы помочь собрату одним росчерком пера. Известно, что Высоцкого отказывались принимать в СП. Формальная причина - нет положенных двух изданных книг. С их рекомендацией Высоцкого мгновенно приняли бы в СП. С их рецензией любое издательство включило бы его сборники в свои планы. Высоцкому при жизни так не хватало официального признания! Будь он членом Союза писателей, автоматически получил бы право выступать перед зрителями. Я сам член СП, и выступал по путевкам Союза перед трудящимися, помню, фабрики 8 марта, завода холодильников и так далее.
    
     А сейчас, после всех дифирамбов, я сделаю неожиданный кульбит. Я не являюсь слепым поклонником Высоцкого; наверное, никто так как я не видит у него неточностей, поэтических огрехов. Нет во мне слепого обожания. Напротив – я один из немногих, кто ясно видит недостатки, ошибки в творчестве ВВ. Например, он поет: «Послушай, Зин, не трогай шурина». Столичный житель, далекий от простонародья, ВВ не знал точного смысла слова «шурин». Это – брат жены, защищать его от самой же жены – нелогично. Брат мужа, на которого Зина могла бы напуститься, будет «свояк».
     Помню, в Литинституте одна из поэтесс с некоторым высокомерием сказала: «Что это он поет: «Для меня телефон, как икона, телефонная книга – триптих». Правильно – «триптих». Я ей пояснил, что и народ, если нужно для рифмы, смело поправляет: «Рыжий рыжего спросил: чем ты бороду красил?»
     «Скрип сапогов» - поет Высоцкий. Правильно – «сапог».
     Но такие же огрехи можно насобирать у самых великих классиков всех времен и народов. У Крылова: «Попрыгунья стрекоза оглянуться не успела, как зима катит в глаза». Катит вместо катит.
     В «Подражаниях Корану» Пушкина: «Святая лампада до утра горит… Святую молитву до утра твори, Небесную книгу до утра читай» - во всех случаях, в нарушение грамматики, ударение на букве «у». В нарушение грамматики, но в полном соответствии с высоким стилем стиха.
     Лермонтов пишет, что подобные дыму мириады брызг над Тереком напоминает гриву львицы. У львиц грив нет, они есть только у львов. У Маяковского: «Поэмы замерли, к жерлу прижав жерло нацеленных зияющих заглавий». Поэт-трибун хотел сказать: к стволу прижавши ствол. Если прижать к жерлу жерло, пушки будут стрелять друг в друга. Или у Твардовского в Теркине в главе «Переправа» наши солдаты идут на дно, трагическая ситуация, последняя строка: «И уж навек правы», хотя правильнее – «правы». Тут не только ради рифмы; не скажешь про солдат, большинство которых - из крестьян, простых людей: «правы». Правы - это - интеллигенты, а простые парни – «правы».
    
     Высоцкий просит не искать в каждой его строке обязательный глубокий смысл и «показывает» (по его прекрасному выражению) короткую песню, заканчивающуюся словами «В общественных парижских туалетах есть надписи на русском языке». Я поверил Владимиру Семеновичу, что это непритязательная зарисовка с натуры…
     Теплым вечером 9 мая 1991 года я прогуливался по главной улице Иерусалима. По обе стороны стояли в ряд бывшие советские граждане, развлекая проходящую праздную публику. Несколько молодых парней и девушек исполняли скрипичный концерт. Ветеран Великой Отечественной войны при советских орденах и медалях играл на баяне «Катюшу». Перед исполнителями на чистом, знаменитого бело-розового камня, тротуаре – кепки и футляры от инструментов. Для денег. И еще одного ветерана видел я. Он играл на аккордеоне и громко пел «День победы». Перед ним не было ни кепки, ни футляра. Он пел потому, что не мог не петь. Наверное, он впервые встречал свой самый главный праздник один, без однополчан. И тогда я понял, в чем потаенные смысл тех двух строк Высоцкого, сколько драмы, сколько горечи в них. Я понял, кто и с какими чувствами делал русские надписи на стенах парижских общественных туалетов.
     Слушая песни Высоцкого, я однажды сделал для себя важное открытие: писатель – человек, который в доме повешенного должен говорить о веревке…
    
     Слушаю песню ВВ «Я самый непьющий из всех мужиков» и думаю: будущий историк, изучая ту противоречивую эпоху, не раз станет в тупик. Он спросит: почему Владимира Высоцкого при жизни запрещали, теснили, ведь он не пропел ничего такого, что можно было бы отнести к тщательно скрываемым гостайнам, что можно было бы истолковать как несогласие с официальными доктринами? Этот историк скажет: в тогдашних официальных документах говорилось другими словами то же самое, о чем пел Владимир Высоцкий! Вот эта его песня о деревенском парне, посланном в столицу за покупками, а вот доклад правительства, где черным по белому: товаров народного потребления не хватает, село отстает в развитии и так далее.
     Действительно, почему нападали на ВВ? Потому что одно дело – сухой доклад, и другое – меткое, едкое, бьющее в цель острое слово художника. Власти боялись, что, будучи осмеянными, они лишатся авторитета, а там недалеко и до бунтов. Боялись не напрасно.
     Могучая сила воздействия искусства признана исстари. Придавали огромное значение искусству в Древнем Египте. Изобразив все, что человеку нужно в загробном мире, оно дарило людям бессмертие…
     Помните, кто помог Гамлету узнать истину о гибели отца? Искусство бродячих комедиантов, разыгравших сценку по его просьбе.
     И разве дальновидно правительство, которое проявляет пренебрежение к людям искусства?
    
     (О! Можно назвать песни Высоцкого «мужицкими», раз он поет: «Я – самый непьющий из всех мужуков»).
    
     Высоцкий поэт хотя бы потому, что в своих песнях часто говорит и поэтах и поэзии. «Кто кончил жизнь трагически – тот истинный поэт…» Его герой-плагиатор из песенки плагиатора сетует-жалуется:
    
     И все же мне досадно, одиноко,
     Ведь эта муза, люди подтвердят,
     Засиживалась сутками у Блока,
     У Бальмонта жила, не выходя.
    
     У Высоцкого муза была не гостьей, не временной жилицей, она была прописана на ПМЖ, она была его преданной женой, страстной любовницей, верным другом, добрым товарищем. До последнего дня.
    
     * * * *
    
     Приложение
    
     Для всех мыслящих, неравнодушных людей эпохи зрелого застойного социализма В. Высоцкий был отдушиной, лучом света в темном царстве, был надеждой на будущие перемены к лучшему. Мы знали, что есть еще кто-то, кто чувствует как ты, кто видит все как ты, твой единомышленник. Еще в 1976 году я написал стихотворное послание Владимиру Высоцкому, которое я ниже приведу. После того я не раз бывал в Москве, планировал подойти к служебному входу театра на Таганке и вручить это стихотворение лично поэту. Все откладывал, и вдруг трагическое сообщение о смерти поэта. Летом 1980-го я отредактировал 6-ю строку, в прежнем варианте не было слова «гроб», рифма шла на слово «чтоб». Эпиграфом к посланию я взял строки А. Твардовского. Стихотворение не имеет самостоятельной художественной ценности, но служит свидетельством моего давнего поклонения перед ним.
    
    
     Владимиру Высоцкому
    
     Кому другому – а поэту
     Молчать потомки не дадут…
     (А. Твардовский)
    
     Вы – внештатный поэт Союза.
     Ваши песни отличны от ГОСТ.
     Есть поэты – любимцы музы,
     к вам с презрением – «черная кость».
    
     Только кто из них так же честен,
     чтоб от первой строки и по гроб?
     Песня каждая – как винчестер
     бьет без промаха в медный лоб.
    
     Жаль, что лоб и взаправду медный.
     Не пробьют ни перо, ни кисть.
     Но кто в лоб этот все-таки метит,
     перед собственной совестью чист.
    
    
     (впервые опубликовано в газете «Молодежь Узбекистана» 24 января 1991 года
     (ГОСТ – Государственный Общесоюзный СТандарт)
    
    
     ****
     Приложение 2
    
     Одна строка из стихтворения-песни Высоцкого может служить прекрасной иллюстрацией к моей будущей книге «Как закаляется стиль».
     Я давно заметил, что корректорам лучше слепо не доверять, и прошу корректоров показывать мне все свои правки. Мне, например, никак не удается напечатать одну свою давнюю-давнюю шутку: «Писание пьес – пьеступление». Я сдаю текст в газету или журнал, читаю корректуру – все в порядке. Наутро открываю печатный орган и тянет непечатно выругаться: чья-то блудливая рука в последнюю минуту обнаружила «ужасную ошибку» в этой фразе и переправила так, что получилось «Писание пьес – преступление». И ничего с этим нельзя было поделать. Всех предупредишь, всем объяснишь – а наутро читаешь на странице: «Писание пьес – преступление». Став редактором газеты «Панорама», я решил, что пробил мой час, теперь никто не сможет внести злодейскую поправку в эту шутку. Сам еще раз прочел материал на юмористической странице уже после корректора, обнаружил «правку», исправил обратно, подозвал корректора и объяснил все. Наутро открываю газету – опять кто-то «перевернул» мягкий знак и получилось «р».! Чье это «преступление?!» – кричу. Никто не сознается. То ли другой корректор влез не в свое дело, то ли график решил образованность свою показать. Помню, в другой газете корректоры, поставив лишнюю запятую, исказили полностью смысл главной фразы в моей рецензии на спектакль театра «Гешер». До сих пор зубами от злости скрежещу.
     А теперь – к сути дела. В Интернете (похвальное и весьма богоугодное дело) набраны в различных сайтах почти все стихотворения Высоцкого. (Он незадолго перед смертью сам сказал, что их у него примерно 600) Набирали их со слуха, есть немало ошибок, например, вместо «уколоться» написано «у колодца», но это мелочи. В "Письме рабочих тамбовского завода китайским руководителям" последний станс набран так:
    
     И не интересуйтесь нашим бытом,
     Мы сами знаем, где у нас чего.
     Так наш ЦК писал в письме открытом.
     Мы одобряем линию его.
    
     У Высоцкого немного (совсем немного) иначе – но неверная пунктуация совершенно меняет смысл, в Интернет-варианте исчез авторский сарказм. Поэт пел:
     И не интересуйтесь нашим бытом,
     Мы сами знаем, где у нас чего.
     Как наш ЦК писал в письме открытом,
     мы одобряем линию его.
    
     Мы шутили примерно в те же годы: «Политбрюро пользуется уважением народа».
    
    
     Приложение 3
    
     Вопрос ко всем любителям Высоцкого: на одном из сайтов, посвященных поэту, я обнаружил песню, про которую всегда думал, что она не принадлежит перу Высоцкого. Я ошибался? Или ошибся тот, кто приписал ее ВВ? Вот эта известная всем песня:
    
     Владимир Высоцкий. "Зато мы делаем ракеты"
    
     Сижу я, братцы, как-то с африканцем,
     А он, представьте, мне и говорит:
     "У вас в России холодно купаться,
     И потому здесь неприглядный вид".
    
     Зато, я говорю, мы делаем ракеты
     И перекрыли Енисей,
     А также в области балета
     Мы впереди, говорю, планеты всей.
    
     Потом мы с ним ударили по триста,
     А он, представьте, мне и говорит:
     "В российских селах не танцуют твиста,
     И потому здесь неприглядный вид".
    
     Зато, я говорю, мы делаем ракеты
     ................................
    
     Потом залили это все шампанским,
     Он говорит:"Вообще, ты кто таков?
     Я, - говорит, - наследник африканский".
     Я говорю: "Технолог Петухов".
    
     Вот, я говорю, я делаю ракеты
     .............................
    
     Проникся, говорит он, лучшим чувством,
     Открой, говорит, мне главный ваш секрет.
     Пожалуйста, говорю, реальное искусство
     В наш век сильнее ста ракет.
    
     Но все же, говорю, мы делаем ракеты,
     И перекрыли Енисей
     А также в области балета
     Мы впереди, говорю, планеты всей.
    Поставьте оценку: 
Комментарии: 
Ваше имя: 
Ваш e-mail: 

     Проголосовало: 5      Средняя оценка: 7.4