Произошла эта история теплой ташкентской осенью 1974 года. Я вообще-то физик, и долго работал на военном заводе, где занимался заталкиванием водородной бомбы в головку стратегической ракеты, что оказалось совсем не простой задачей. Но в 1971 году меня с завода вышибли за расхождение мнений с большим начальством, и я решил: "Хватит работать на дядю, займусь-ка я лучше собственной диссертацией. Полезней оно и приятней". В свете этого решения, поступил я на работу в институт ядерной физики Академии Узбекских наук и, к удивлению своего начальника, примерно через год, положил ему на стол уже переплетенный том с готовой диссертаций. В таком удивлении моего "научного руководителя" нет ничего странного. При моем зачислении на работу было заключено соглашение. С моей стороны заявлялось, что я поступаю на работу с целью защитить диссертацию. Для чего мне необходимо рабочее помещение и официальный статус сотрудника института. И все. С его стороны условий было побольше. Хотя он и значился научным руководителем моей работы, мне категорически запрещается морочить ему голову своими проблемами. Он готовил материал для своей докторской диссертации, тема которой не имела ничего общего с моей, и забот ему и без меня хватало. Деньги для исследований я должен заработать сам, выполняя для лаборатории хоздоговорные работы. Этими работами тоже голову не морочить. Все дела с заказчиками, включая сдачу отчетов, вести самому. Деньги, полученные за эту работу, я могу взять себе, т.е. купить на них оборудование для исследований, а штаты отдать ему. То есть лаборанты и инженеры, зачисленные, якобы для выполнения этих работ, будут работать на начальника. Кроме того, на меня возлагаются обязанности научного консультанта лаборатории. То есть, если у научных сотрудников и аспирантов лаборатории возникают серьезные проблемы, которые не решаются собственными силами, я должен им помочь.
     И еще одно существенное условие, публикуя результаты своих исследований, я не должен указывать, где они выполнены. Не ссылаться на Институт Ядерной физики. Я опасаюсь, - пояснил он - что если твои работы окажутся интересными и важными, а это вполне может случиться, нам вобьют их в план и заставят этими проблемами заниматься. А в свете моей докторской мне это совершенно не надо.
     Мы оба честно выполняли условия соглашения, и он ожидал, что я появлюсь в его кабинете года через три. Мое досрочное появление его совершенно не обрадовало. Все Мамаджан, сказал я, работа сделана. Я думаю, что этого достаточно для защиты кандидатской диссертации. Надо выходить на ученый совет. И я надеюсь на твою административную поддержку. Без тебя это сделать просто невозможно.
     Мамаджан покряхтел, но согласился подписывать нужные запросы и ходатайства. Вскоре я понял, что мои представления оказались слишком оптимистичными, мытарства и многомесячные задержки, только начинались. Колеса бюрократической машины меня зацепили и со скрипом поволокли. Сразу скажу, что они доволокли меня до защиты только в феврале 1975 года и еще год скрипели, пока выкинули мне диплом кандидата физ-мат наук и я начал искать другую работу. Эта история - как я защищался, тоже весьма интересная и поучительная, но это другая история и рассказал я об этом, чтобы пояснить, что в ожидании ученого совета у меня появилось свободное время, меня потянуло на авантюры и затянуло на некоторое время в журналистику.
     Первый опыт случился неожиданно. В 12 - 13 лет, наш сын был довольно хлипкого здоровья и мы записали его в спортивную школу на плавание. Неожиданно он стал делать успехи, выполнил норматив первого взрослого разряда и тренер начал тащить его в мастера спорта. Начал настаивать, чтобы он перешел в специальную спортивную школу, назначил тренировки три раза в день и прочее. Мы растерялись, так как спортивная карьера сына нами совершенно не планировалась. А сын пока попал в переплет и оказался между двумя жерновами. Каждая школа планировала мероприятия. Одна школа требовала после занятий собирать макулатуру, а другая устраивала районные соревнования. И каждая давила на школьный патриотизм, честь коллектива и прочие коммунистические штучки. Но поскольку он просто физически быть сразу в двух местах не мог, нас, родителей, вызвали к директору школы. Пошел я. Директор куда-то вышла и я заглянул к завучу. Ба-а! Знакомые лица! За столом завуча сидела Милка Синицына.
     Был у меня в пятидесятые годы друг, Юрка Ларчев. Отставной морячок, бабник и забулдыга. Кстати, мой ученик в заводской вечерней школе, куда меня ненадолго занесло учителем физики. Был у Ларчева брат, Игорь. Полная противоположность по характеру. Исключительно положительный юноша. Будущий кандидат наук и начальник отдела в солидном институте "Атомпроект".
     Была у Игоря большая любовь. С первого класса. Та самая Милка Синицына. Любовь была взаимной и после выпускных экзаменов намечалась свадьба. Любовь была платонической. Милка для Игоря была святая, и верил он ей как божьей матери. И тут неожиданно для всех приключился казус. В подготовке к экзамену по литературе ей вызвался помочь хороший парень, отличник, комсорг школы, с исторической фамилией Разин. И помог. Милка забеременела.
     Невозможно описать, как Игорь пережил этот казус. Ему помогла девушка, давно и безнадежно в него влюбленная. Она тут же вышла за него замуж и помогла ему выбраться из пучины горя, в которую он совсем уж было погрузился. Я видел их лет десять спустя после свадьбы. Это была крепкая советская семья, но Игорь категорически отказался беседовать о своем семейном счастье.
     И вот теперь передо мной сидела та самая Милка в кресле завуча. Только теперь она была не легкомысленная Синицына, а солидная Разина. С комсоргом они довольно быстро разбежались, но фамилию и сына она себе оставила. За прошедшие годы она окончила филфак и сделала карьеру в школе. Я попытался объяснить ей ситуацию, но быстро понял, что она непроходимая дура. Подумал: - " Повезло Игорю". Вспомнил слова итальянской песенки "Если к другому уходит невеста, то неизвестно кому повезло". Разговор, тем временем зашел в тупик. Стороны совершенно не понимали друг друга. Я пытался объяснить, что школа должна исходить из интересов ребенка, а не ставить его между двух огней. Что школы должны договариваться между собой, а не заставлять ребенка выкручиваться и искать мучительные компромиссы.
     Тут Милка встала во весь рост. Ну и бабища выросла, подумал я. Ротой командовать. Здесь она гаркнула: "Патриотизм", "Честь класса" и я бежал. Но бурлили мысли, невысказанные аргументы. Придя домой, я излил все это на бумагу. Подумал и отправил послание в "Советский спорт", который я никогда не выписывал. Успокоился и забыл.
     Довольно скоро я обнаружил в своем почтовом ящике письмо из редакции "Советский спорт" и почтовый перевод на сто двадцать пять рублей. В письме сообщалось, что редакция считает поднятую мной тему о взаимодействии спортивной и общеобразовательной школ весьма актуальной, публикует мое письмо, приглашает принять участие в обсуждении этой и подобных актуальных тем и ждет следующих писем.
     Я побежал и купил газету. Мое письмо занимало целый подвал. Я обратил внимание, что редакция перекачала письмо дословно. Никакой редакторской правки. Когда впоследствии республиканская газета "Правда Востока" стала публиковать мои письма, недолгое время, сотрудница отдела писем Алла Петровна Рогозян отметила: - "Обратите внимание, мы совершенно не правим ваши письма. Публикуем дословно. Править их совершенно невозможно. Пропадает стиль. Сразу чувствуется, что вставленные фразы, чужие".
     Деньги, как всегда оказались очень кстати, но в Советский спорт я больше не писал. Не моя тема.
     Вскоре представился еще один случай опробовать свое перо. На кухне потек кран. Я побежал в магазин за прокладкой. Оказалось, что в это время Советский Союз переживал очередной кризис. Кризис прокладок. Их не было нигде. Я позвонил в ЖЭК и мне сказали, что помочь не могут. Прокладок нет и не предвидится. Тогда я пошел в редакцию "Правды Востока".
     В отделе писем меня приветливо встретил молодой человек и сказал, что он новый сотрудник отдела писем Олег Якубов и поинтересовался, что привело меня в редакцию. Я рассказал про свой кран. Якубов задумался. Я вас понимаю и сочувствую, но понимаете отдельный кран не наша тема. Мы все таки Республиканская газета и нас интересуют проблемы помасштабней. "А если я дам вам этот кран в республиканском масштабе"? Вот, вот, оживился Якубов, тогда, милости просим.
     Прямо из редакции я отправился в Государственную публичную библиотеку имени Навои и засел за литературу. Мне удалось узнать количество выпускаемых в Союзе прокладок и объем дефицита. Я помножил объем воды, утекающей из неисправного крана на предполагаемое количество таких кранов по всей республике и получил впечатляющие цифры. Дома я отшлифовал статью и назавтра отнес ее в редакцию. Якубову статья понравилась и он ее принял.
     Через два дня у меня дома раздался телефонный звонок. В трубке звучал радостный голос Якубова. "На этой неделе в редакции проводился конкурс газетных полос и наша полоса заняла первое место. Особо было отмечено ваше письмо о кране. Так что пишите, будем публиковать". Я успел опубликовать несколько корреспонденций, как грянул гром и навсегда похоронил мою журналистскую карьеру в Узбекистане.
     Дней через десять после моего триумфального дебюта я встретил в редакции озабоченную Аллу Петровну, сотрудницу отдела писем. А знаете, сказала она, я вас ищу. Уже хотела даже домой звонить. У нас тут такие события! В редакции был Брежнев. Было большое собрание. Он говорил, что нам нужны свои Гоголи и Щедрины. Нужно смелее и активнее поднимать проблемы, не бояться критики. В общем, нам нужна хорошая острая критическая статья. И побыстрее"
     Мне эта затея сразу не понравилась. У меня уже был опыт. За критику меня выгнали с работы. Я пережил разносы и угрозы в ЦК, сочувствие и бессилие КГБ. Понял закулисье советской власти. Поэтому энтузиазм Аллы Петровны не нашел отклика в моей очерствевшей душе. Да бросьте вы эту авантюру, Алла Петровна - сказал я. Брежнев- Брежневым, а за серьезную критику по шее надают. Это просто очередная пропагандистская кампания и те, кто поверят, крепко погорят.
     Мои опасения были обоснованы. Впоследствии я узнал, что на этой же пропаганде погорел мой друг и сокурсник по университету Юрка Кононенко. Он в это время работал старшим преподавателем на кафедре физики в МВТУ имени Баумана. Он и ранее плакался мне, что МВТУ выродился и захирел. Из кузницы научно-технических кадров превратился в кузницу партийных кадров. Все руководящие и не очень работники множества московских райкомов, парткомов и партбюро щеголяли дипломами МВТУ. Технические знания этим партийным кадрам были, конечно, не нужны, но "корочки" были совершенно необходимы для партийного карьерного роста. И они всеми правдами и неправдами, больше, конечно, неправдами эти "корочки" добывали. Эта мода оказывала тлетворное влияние на развитие института. Под такой контингент подбирался и соответствующий преподавательский состав. За ненадобностью не обновлялись учебные программы. Обильные взятки и партийно-административное давление морально разлагали преподавателей. Вобщем, в 70 годы прошлого века, МВТУ, со слов Юрки, представлял печальное зрелище. И тут случилась эта Брежневская пропаганда. Опытные, понимающие коммунистические методы люди, конечно, воздержались, отстоялись в стороне. Ну конечно, пошумели на партсобраниях, но осторожненько, коллективно. Подписей нигде не ставили. А романтики вляпались. Юрка со своим бывшим фронтовиком зав. Кафедрой, заслуженным деятелем науки неделю сидели. Писали свои предложения по совершенствованию учебного процесса. Затем плод вдохновенного труда был отнесен в Партком.
     Сначала их вроде бы поддержали. Была даже статья в "Правде" о недостатках, вскрытых в МВТУ. Коллектив ответил тотальной травлей. На правдоборцев посыпались доносы. В ход были пущены провокации. Например, в коридоре института к Юрке подходили два сотрудника и еще двое слушали за углом, и начинали материть. Если Юрка срывался, немедленно появлялся коллективный донос "О недостойном поведении старшего преподавателя Кононенко Ю. М.". В райкоме партии и в редакции "Правды" их первое время даже пытались поддержать, но скоро всем эта история надоела. Им сказали, "не можем же мы к вам круглосуточную охрану приставить", намекнули, что их история уже устарела и потеряла интерес. Посоветовали как-то самим выкручиваться. Первым сбежал зав. кафедрой. Перешел в "Институт мер и весов" начальником отдела гравитационных измерений. Через некоторое время он забрал к себе Юрку. Для Юрки это был крах. Во-первых, зарплата стала меньше раза в полтора. Во-вторых, он много лет проработал в МВТУ и он стал его домом родным. Юрка тяжело пережил изгнание да еще таким изуверским способом.
     Тогда я этого еще не знал, но интуитивно почувствовал, что в условиях строительства развитого социализма, такие идеи дурно пахнут. Но Алла Петровна оказалась патриот и романтик. Как вы можете так думать, возмутилась она. Это очень важный и правильный почин, мы просто обязаны на него откликнуться. Несмотря на нехорошие предчувствия, победил мой авантюризм и через несколько дней я принес в редакцию статью об особенностях торговли диетическими яйцами и как люди быстро зарабатывают себе бриллиантовые гарнитуры.
     Как я выяснил, простое яйцо стоило 9 копеек, а диетическое - 13. Разница заметная. Но яйцо может продаваться как диетическое только 5 дней после снесения. Не проданное в этот период яйцо, подлежало уценке. Поскольку яйца продавались партиями в сотни тысяч штук, при малейшей нерасторопности торговли, прямо на глазах исчезали бриллиантовые гарнитуры. Ну, какая нормальная человеческая душа сможет это вынести. А вся разница заключалась в наличии на диетическом яйце штампика с датой снесения. По ГОСТу яйцо без этого штампика или со смазанным или нечетким штампиком, диетическим считаться не может. Но кто из простых покупателей знает ГОСТы? Простые люди уже были приучены, что яйцо с красным или синим пятном на боку, это диетическое, хоть и провалялось на базе десять дней, и давно уже было уценено торговыми работниками. Стоило такое запятнанное яйцо всегда 13 копеек.
     Когда магазин получал партию простых яиц, объявлялся аврал и всю ночь коллектив сидел и ставил на яйцах красные пятнышки. И вскоре могли бежать и покупать бриллианты. Все это было давно и хорошо известно в торговых и контрольно-ревизионных инстанциях. Но все сидели и помалкивали, тихо получая свою долю. А я взял и все это подробно описал с конкретными примерами и ссылками. А газета все это напечатала, придумав интригующее название "Диетические? Кто их знает!".
     На редакцию посыпались письма. Особенно меня впечатлило письмо, подписанное странно - Два Ивана. Эти Иваны оказались сотрудниками контрольно ревизионного управления министерства торговли. Они писали, что все, что написано в газете совершенно верно и давно им известно, но у них связаны руки. И они надеются, что теперь, после нашей статьи, что-нибудь сдвинется и справедливость восторжествует.
     Несколько дней в редакции почивали на лаврах. Затем Алле Петровне пришла в голову идея написать статью "По следам наших выступлений" и посмотреть, что же реально изменилось в городе. Мне была напечатана красивая разноцветная бумага, в которой значилось, что податель сего, общественный корреспондент редакции газеты "Правда Востока" имеет редакционное задание по проверке действенности выступлений газеты, и редакция просит все советские и партийные организации оказывать ему содействие в этой деятельности. Вот тут то я и погорел. Несколько дней, пока я сидел тихо, меня не трогали. Но стоило мне выйти в свет, как машина пришла в движение. Я хотел приключений, я их получил.
     На следующий день, вооруженный красивой бумагой, я, после работы, то-есть довольно поздно, вылез из служебного автобуса и сделал несколько шагов к дому. Я сразу же наткнулся на столик, покрытый белой скатеркой и уставленный всякой снедью. Снедь была от ресторана "Сайёхат", что в переводе значит Турист. И стоял столик недалеко от входа в ресторан. Среди прочих яств я обратил внимание на горку яиц с табличкой "Яйца диетические вареные крутые. 15 коп. штука". Я решительно зашел в ресторан и направился в кабинет директора
     За столом сидел элегантно одетый мужчина средних лет, явно местный. Он молча вопросительно на меня посмотрел. Я сел и объяснил, что хотел бы узнать, почему на столике у ресторана продаются яйца по 15 копеек. Как складывается эта цена?
     - А вы кто такой? - ответил он вопросом на вопрос. - Покажите ваш документ!
     - Нет у меня никакого документа. Да и не нужен никакой документ. Любой гражданин имеет право поинтересоваться ценой продукта в торговом заведении и из чего она складывается или посмотреть накладную.
     - Тогда вы обратились не по адресу. Я директор, а вам нужно в бухгалтерию. Там вам все объяснят. Хотя я могу оказать вам любезность и объяснить. Цена складывается из стоимости яйца 13 копеек. Стоимости тепловой обработки и ресторанной наценки.
     - Стоп,стоп! - Не выдержал я, что вы такое говорите. Вы же не можете не знать, что ресторанная наценка действует только в помещении ресторана, а не при уличной торговле. А диетические яйца запрещено варить специальным разъяснением Минторга.
     Тут в кабинет буквально ворвался еще один весьма агрессивно настроенный мужчина и уселся на место директора.
     - Я директор ресторана, а ты кто такой? - агрессивно заявил он.
     -Я уже объяснился с одним директором ресторана - сказал я. Может он теперь разъяснит вам ситуацию.
     -Ты думаешь, что ты умный, а мы тут дураки. Так ты вообще не выйдешь отсюда. Эй, ребята, закричал он и двое здоровых поваров стали у двери.
     - Этого, не выпускать! - распорядился новый директор, и снова обратился ко мне.
     - Ты кто такой? Давай документы!
     Но я решил придерживаться версии, что я просто человек с улицы. Явно назревал скандал и я предпочел сохранить свое инкогнито. Но не получилось.
     - Обыщите его - приказал директор. Мне скрутили руки и вывернули карманы, При этом выпала красивая бумага, данная мне в редакции. Во время обыска, элегантный товарищ, который первым представился мне как директор, постарался незаметно исчезнуть из кабинета. Один из амбалов, обыскивавших меня, поднял бумагу и, шевеля губами, стал ее читать.
     - Ну, что там написано, - нетерпеливо спросил директор. Тут написано, ответил амбал, что он член-корреспондент.
     - Э, с досадой воскликнул директор. Что ты несешь? Какой еще член-корреспондент? Дай сюда. Амбал понес бумагу директору и они все трое склонились над ней, забыв на время обо мне. Ситуация мне очень не нравилась и я быстро огляделся ища путь к спасению. Недалеко от меня стоял на столике телефон. Я, стараясь не привлекать внимания, снял трубку, мимоходом взглянув на часы. Было уже поздно и в редакции могло никого не быть. Я позвонил дежурному по редакции. К моему удивлению трубку взяла Алла Петровна. Она в этот день дежурила.
     Алла Петровна, шепотом воскликнул я, прижимая микрофон к губам, немедленно сообщите в милицию и пошлите наряд в кабинет директора ресторана "Сайохат". Меня тут убивать собираются. Алла Петровна ахнула и стала задавать вопросы. Но на них ответил директор ресторана, который тут же подскочил ко мне и вырвал трубку. Сначала он обматерил меня, а потом принялся орать в трубку:
     - "Алло, это редакция? Какая редакция? Плевал я на вашу редакцию. Да мы по стенке размажем вашу редакцию. За нами ЦК стоит!" И тому подобное в том же духе. Выкричавшись, он зло бросил трубку.
     Но ситуация заметно изменилась и, когда я решительно встал и направился к выходу, меня останавливать не стали. Бумага осталась у директора.
     Назавтра с утра я отправился в редакцию. Весь коллектив отдела писем собрался в кабинете начальницы. Меня ждали. Алла Петровна уже информировала коллектив, что меня чуть не убили и какие жуткие слова кричал в трубку директор ресторана. Все с нетерпением ждали разъяснений. В итоге от меня потребовали написать докладную на имя главного редактора и была создана комиссия по расследованию.
     Я тоже занялся расследованием. Стали выясняться интересные вещи. Элегантный мужчина оказался спецкором газеты "Правда" по Узбекистану и член ЦК Компартии республики. Т.е. очень большой человек. Далее поступила информация, что это большая сволочь. Он постоянно торчит в ресторане и большой друг директора. Был замечен в вымогании денег с музыкантов ресторанного оркестра. Это вызвало большое возмущение пострадавших и некоторые выразили даже решимость рассказать об этом, где надо. Но только не знали где это место, и хотели, чтоб им подсказали.
     В редакции тоже установили, что за рыба попала в сети и руководство растерялось. Мне сказали, что мое личное дело, хотя я и не член партии, расследует специальная комиссия по этике, созданная при парткоме редакции и состоящая из старых коммунистов. Вскоре я был приглашен на ее итоговое заседание. Выводы комиссии огласил ее председатель, который, как мне показалось, был не совсем в своей тарелке.
     Вот вы тут пишете о неправильном, по вашему мнению, поведении товарища Ахмедова, который, якобы, оставил вас в неприятной ситуации, не оказав помощи. А вот товарищ Ахмедов представил нам совершенно иную версию этого происшествия. Это очень уважаемый и достойный человек, и мы просто не можем ему не верить. Других свидетелей нет. Мы не можем установить истину. Поэтому мы предлагаем прекратить расследование и закрыть это дело. Закрыть и забыть об этом случайном инциденте.
     Я даже растерялся от такой наглости товарища председателя. - Как так нет свидетелей?
     _ Во-первых, сам Ахмедов не отрицает, что он находился в кабинете директора ресторана в это время. Далее директор ресторана достаточно ярко обрисовал ситуацию во время последующего разговора с сотрудницей редакции Рогозян. И она согласна эти факты подтвердить. Из документов ясно следует, что в этом ресторане совершаются финансовые махинации, что объясняет мое появление в ресторане. Далее... Но здесь председатель меня решительно прервал - Таково решение Парткома, резко сказал он, и вы обязаны ему подчиниться. В противном случае вся ответственность падет на вас. А затем уже тихо, для меня, сказал - я вам советую одуматься! В деле замешаны слишком большие люди.
     Я на несколько минут задумался, а потом пробормотал: - Ну, уж если старые коммунисты мне советуют, придется слушаться.
     Председатель обрадовался, - ну вот и хорошо. Разумненько. И мы церемонно за руку попрощались.
     В отделе писем меня нетерпеливо ждала взволнованная Алла Петровна. Выслушав мой отчет, она как-то сникла.
     - Вот так, Алла Петровна - заключил я. Вот вам и Гоголи с Щедриными. Они в своих произведениях членов ЦК не затрагивали, и их творчество не обсуждалось на парткоме старыми коммунистами. И эту разницу надо учитывать. Так что всего хорошего. Я пошел.
     Нет, нет! - вскричала Алла Петровна. Вы можете уйти и забыть эту грязную историю, а нам уходить некуда. Здесь наш дом, и мы хотим, чтобы он был чистым. Мы будем бороться. И вы должны нам помочь. Мы в коллективе обсудим ситуацию и завтра скажем вам наше решение. Вы должны зайти в редакцию.
     Я ответил ей, что лично считаю положение безнадежным и лишь в силу авантюрности и отзывчивости моего характера, сделаю все, что они попросят.
     Коллектив решил, что мой долг продолжить борьбу, для чего написать письмо в редакцию "Правды", некой старой журналистке и большевичке Екатерине Никифоровне, которая почиталась ими честным и принципиальным человеком. Я послушно написал и отправил письмо по данному мне адресу. В конце я приписал: -Уважаемая, Екатерина Никифоровна, если по ряду причин вы не сможете помочь нам, очень прошу, выкиньте это письмо в мусорную корзинку, но ни в коем не случае не отправляйте его в Ташкентские инстанции для принятия мер. С уважением и пр.
     Ответа на это письмо я не получил, чему не удивился. Характеристика - старый коммунист, и тем более "старый большевик" уже давно была для меня крайне нелестной и история с Екатериной Никифоровной лишь укрепила меня в этом мнении. Но, к сожалению, эта старая большевистская стерва, письмо в мусорную корзинку не выкинула, а дала ему ход в соответствии с принципами руководящего коммуниста. И я в этом убедился.
     Вскоре, после описанных событий, мне позвонила домой секретарь главного редактора газеты "Правда Востока", и сообщила, что товарищ Тимофеев очень желает со мной побеседовать и вообще поближе познакомиться. Честно признаться, это желание товарища Тимофеева не вызвало у меня положительных эмоций. Я к тому времени уже выяснил, что товарищ Тимофеев не только Главный редактор газеты, но и член Бюро Республиканского Комитета Народного контроля. То есть тоже большой человек, что ставило его в моих глазах в один ряд с товарищем Абдуллаевым, с которым я уже имел честь лично познакомиться. Теперь предстояло знакомство с Тимофеевым и я не думал, что оно будет более приятным.
     Как только в назначенный час я вошел в приемную, секретарша тут же пригласила меня в кабинет главного.
     - Товарищ Тимофеев ждет вас - сказала она и открыла дверь. Увидев меня Тимофеев приветливо заулыбался и пошел навстречу. Мы пожали друг другу руки и Тимофеев проводил меня к моему стулу. Сам, обойдя огромный редакторский стол уселся напротив. -Принесите нам чаю - сказал он секретарше. И она тут же принесла два чая в тонких стеклянных стаканах с официальными подстаканниками и еще что-то на небольших тарелочках. В ожидании чая мы молчали, приглядываясь друг к другу. За время последующей беседы мы к чаю так и не притронулись.
     - Так что же вы собираетесь делать? - первым спросил Тимофеев.
     - Ничего особенного - удивился я. Буду работать как всегда.
     - Да я не о работе - несколько раздраженно сказал Тимофеев. Ведь вы уже после парткома написали письмо в Москву, а ведь вас просили оставить это дело.
     Ах, старая партийная сволочь, подумал я о Екатерине Кузьминичне. Отправила таки мое письмо главному редактору. Предупредила!
     - Зря вы все это затеваете - продолжал Тимофеев. Я лично беседовал с товарищем Абдуллаевым и он мне все очень понятно объяснил. Просто ему нужно было срочно позвонить по телефону и он зашел в совершенно незнакомое ему учреждение. Попросил дать ему телефон. Во время его разговора в кабинете неожиданно возник скандал, чуть ли не драка и он немедленно покинул помещение. Он лицо официальное и не может вмешиваться в уличные драки. Честно признаться, я на его месте поступил бы также.
     А вот наши сотрудники, поручившие вам, неопытному журналисту столь ответственное и даже опасное задание, совершили большую ошибку и мы в этом разберемся. И строго накажем виновных.
     - Я совершенно не понимаю, что вы видите необычного и даже опасного в этом редакционном задании. Выполняя его, я зашел в кабинет директора советского учреждения, ответственного коммуниста, заметьте, и задал совершенно стандартные вопросы. Непонятно, в чем же вы усмотрели ошибку мою и ваших сотрудников.
     Мы помолчали. Когда Тимофеев снова заговорил, тон его заметно изменился. В голосе зазвучал металл.
     - Я вижу, вы не хотите меня понимать! Но учтите, мы можем не только уговаривать, мы можем и наказать.
     - Простите. Не могли бы вы намекнуть, как вы это сделаете. В 50 годы я бы очень испугался. А сейчас, в 1974 году, я, что-то не вижу в ваших руках грозного оружия.
     - Мы поступим очень просто. Напишем письмо по месту вашей работы и попросим обсудить в коллективе ваше недостойное поведение и сделать соответствующие орг. выводы.
     - А вот этого я бы вам по-дружески очень рекомендовал не делать. И могу объяснить почему.
     - Почему? - заинтересовался Тимофеев.
     - Все очень просто. Я ведь работаю не на заводе, и на собрании будут сидеть интеллигентные люди, научные сотрудники, ученые. Им всякую лабуду, как это вы сейчас пытались сделать мне, не скормишь. Они умеют слушать, понимать и делать выводы. Вы вот сейчас рассказали мне, что Абдуллаев случайно зашел в неизвестный ему ресторан, где он никого не знает. И вы ему верите. Совершенно напрасно. Могу открыть вам одну из заготовленных мною козырных карт.
     Когда вы изложите собранию эту версию, я выложу официальную справку, что Абдуллаев и директор этого ресторана несколько лет учились в одной школе, в одном классе. Как говориться, друзья со школы. Так каковы после этого шансы на успех вашей версии? И таких карт у меня много.
     Предупреждаю, у меня большой опыт участия в таких собраниях. Еще с комсомольских времен. На таких собраниях всегда было много смеха. Такой уж у меня талант. Думаю, что намечаемое вами собрание тоже будет смешным. Материал очень уж благодарный.
     Возникла пауза. Когда Тимофеев заговорил, он опять сменил тон.
     - Ну, зачем же нам ссориться. Мы можем прекрасно сработаться. Но вам нужно сменить очки. Что это вы видите вокруг все такое мрачное. Ведь наша жизнь такая радостная, светлая. Пишите об этом, и все будет хорошо. Для таких материалов мы всегда предоставим вам свои страницы.
     На этой жизнерадостной ноте наш разговор закончился. Больше я с узбекской прессой никогда не сотрудничал. И они меня тоже оставили в покое.
     1 апреля 2008 года